Таежный бурелом - Страница 10

— Пусть еще посохнет на припеке, а там и в стог.

Мать протянула березовый туесок с брусничным отваром.

— Притомился? Испей, сынок, полдничать пора.

Стогование — работа шумная, увлекательная, она завершает многодневные усилия, и Тихон вместе с братьями не жалел сил. Строга, неуступчива мать, чуть оплошаешь, заставит переделывать зарод.

Шуршали подвозимые к зародам копны. Звонко перекликались ожогинские внуки, восседающие на лошадях. Здесь командовал быстрый черноглазый Дениска, пятнадцатилетний сын старшего брата Тихона, Никиты. Сбросят ребята с волокуши сено и норовят поднять коней в галоп, наперегонки, а Дениска, как дед, насупит густые брови и ломающимся баском рявкнет: «Ну, ну, вы, обормоты!» — и вся ватага притихнет. Но вдруг всем в глаза бросилось ярко-рыжее пятно, катившееся через скошенный луг. Всю степенность с Дениски как ветром сдуло. Ударил он босыми пятками коня по бокам и с криком: «Огневка!.. Огневка!..» — поскакал стремглав. За ним подняли в галоп коней и остальные. Работа приостановилась.

Лису Дениска захлестнул плетью, спрыгнул с лошади, поднял ее за хвост. Но зверь оказался ловким: тяпнул подростка за руку чуть повыше локтя и скрылся, только огнистая спинка мелькнула в кустах.

— Эй, огольцы, сена-а-а!

Мальчуганы опомнились, повернули коней к копнам. Дениска, морщась от боли, залепил ранку лопухом.

— Эх, охотник! — посмеиваясь, укоряла внука Агафья. — За хвост зверя кто берет? Навалиться надо бы, да за уши, никуда не денется. Мог ведь остаться без носа.

Она присыпала ранку теплой золой, поплевала на нее.

— Иди работай. Хорошо, деда нет, а то б огрел плетью.

Дениска вскочил на коня. Укушенная рука припухла, ныла в плече. Он стиснул зубы, погнал к копнам. Болит не болит, а терпеть надо. Вон зимой деда тигрица помяла, а он на лыжах верст тридцать отмахал и, только когда переступил порог, упал на крашеный пол.

К ночи стогование закончили. Десять больших зародов торчали на обнаженной земле…

Решил Тихон заехать на казачий покос — хотелось повидаться с Галей, перекинуться хоть словечком. Он подседлал Буяна.

Вдали показались костры казачьего табора. У огня сидела Галя, плела венок. На ее коленях дремал малыш.

Тихон вышел из кустов. Галя узнала его. Молча, не шевелясь, смотрела в его изменившееся, возмужавшее лицо.

— Что же молчишь или не рада?

— Не надо, Тихон, — прошептала Галя. — Венчанная я, не тревожь сердце.

Тихон подошел ближе, укоризненно глядя ей в глаза. Обида захлестнула сердце.

— Значит, все забыла?! Научилась с Илькой золото считать?

Галя ахнула, всплеснула руками. Заплакал Егорка. Из шалаша вышел взъерошенный Илья.

Тихон поспешно отошел в кусты, поймал стремя…

Дома его ждала нерадостная весть.

Под навесом на березовом чурбане сидел хмурый отец, пристраивая грабли к литовкам для косовицы хлебов. Увидев сына, опустил голову, щелкнул ногтем по обуху новой, только что отбитой косы, прислушался к звону.

— Добрая коса будет, стойкая на солому… Купил вот, нелишняя, думаю…

Доделал грабли, перетянул на косовище ручку, повесил литовку на место.

— Ну, сынок, новости никуда не годные.

Отец говорил медленно, часто вздыхая, сдерживая гнев.

— Вот они, дела-то, сынок, как поворачиваются. Грозит Жуков заарестовать тебя, как уклоняющегося… Полста карбованцев иуде мало, копил на плужок… Еще ярочку подкинул. Куда там — и слышать не хочет. Мелким бесом стелется, подай ему, ни много, ни мало, самого Буяна, а не то грозит: «Заарестую».

Тихон не привык перебивать отца. Он выжидательно молчал, стискивая от распиравшей его ярости кулаки и кусая губы.

Отец почесал затылок, голос его дрогнул:

— Отдам Буяна, черт с ним.

Тихон не сдержался, ударил кулаком по краю телеги.

— Я ему, живоглоту, дам Буяна! Он, косоротый, допрыгается! Солдатская взятка легка: два золотника свинца — и на погост. Не видать ему жеребца как своих ушей!

Отмахиваясь веткой от комаров, к ним подошел Никита. Не спеша вычесал деревянным гребнем из бороды травинки, строго сказал:

— Ты не перечь, не перечь, Тихон, батя знает, что делает.

— Напрасная затея: солдату некуда деться, прикажут — при в огонь.

Никита хмуро поглядел на брата.

— Давно не стегали, вот волю-то и забрал.

Под навесом загремел подойник, замычала корова. Сафрон Абакумович поднялся.

— Тише, мать идет. Ты о ней, Тихон, подумай: зачахнет она без тебя. Я-то как-нибудь снесу, а Агаша-то… Пойдемте ужинать.

— Ты что, отец? — едва глянув на мужа, с тревогой в голосе спросила Агафья.

Сафрон Абакумович поглядел на жену, прошел к столу, опустился на скамейку.

— Да вот толковали с сыновьями о том, о сем…

Но Агафью не обманешь.

— Не томи, отец, плохая правда лучше хорошей лжи.

С минуту сидел Сафрон Абакумович, задумавшись, плотно сцепив узловатые пальцы.

— Да вот… война… солдатам являться велено, ну и Тихону повестка… Буяна станичный требует…

Агафья Спиридоновна глухо застонала, прислонилась к стене. Глотнув свежего воздуха, горячо зашептала:

— Отдай, отдай ему, ироду! Все отдай, ничего не жалей! Наживем, отец, не безрукие. Жеребчик-то все равно даровой.

— И я, Агаша, так думаю, да вот Тихон…

— Что Тихон? Дите еще неразумное…

— Дите — в плечах косая сажень, — добродушно усмехнулся Никита.

— Нет, моя зозуля, так нельзя. Приказ! Селиверст ничего сделать не сможет. Сегодня Буяна, завтра корову, разорит в конец, а потом все равно по этапу направят.