Таежный бурелом - Страница 53

За годы изгнания она многое поняла. В редкие часы, когда отец появлялся в Токио, он все время посвящал ей. Она всегда считала себя соучастницей его больших дел, радовалась известию о революции в России.

Вера слушала, но слова Кострова ее не пугали. Страшило другое: глаза отца, сидевшего напротив нее за длинным и узким столом. «О чем он думает. Почему молчит? — неотчетливо думала Вера. — И почему у него такие страдающие, тоскливые глаза?»

Вера взяла руку отца, прижала к щеке, тихо сказала:

— Надо, папа…

И вот очень скоро они с матерью останутся одни в старом особняке генерала Власова; не будет ни друзей, ни знакомых. А впереди — все смутно, как в тумане. Из-за внезапности удара ее даже не сумели устроить на работу.

Вера прошла в гостиную, присела к роялю.

Вошла мать Агния Ильинична. Темное шерстяное платье плотно облегало начинающую полнеть фигуру.

— Что с тобой, дочка?

Вера молча указала рукой в сторону крепости, окутанной оседавшим пороховым дымом.

Шел последний день битвы за Владивосток.

…Отстреливаясь от наседавших японцев, отступала горстка бойцов. В Голубиной пади бойцы задержались.

Мимо узорчатой ограды генеральского особняка группами и в одиночку шли бойцы. Вот показалось двое парней — оба белобрысые, стройные, очень похожие один на другого.

— Вернемся — тогда скажешь ей… — продолжая разговор, сказал один из бойцов.

Вера услышала этот возглас, взмахнула рукой, как бы говоря: «Да, да, скоро вернетесь, товарищи!» Но боец по-своему расценил ее жест.

— Не радуйся, как бы плакать не пришлось!

Ненавистью сверкнули его глаза.

Вера отшатнулась. Сердце сжалось: вот первая, хлесткая пощечина, а сколько их впереди!

Постепенно выстрелы со стороны крепости стихали. Красное знамя на шпиле башни, трепетно вздрагивая, скрылось за крепостными стенами. Через несколько минут взвился звездно-полосатый стяг США.

Вера спустилась с балкона в сад.

Из рощи донеслись сухие выстрелы. Из-за сосен вылетела лошадь. Раненый красногвардеец покачнулся в седле и, падая на мостовую, зацепился ногой за стремя. Конь ударил задними ногами, дико всхрапнул и понесся по улице. Вера перелезла через ограду, повисла на болтающемся поводе, освободила ногу раненого из стремени, волоком втащила его в чащу орешника. И почти в ту же минуту из рощи на взмыленных конях выскакали трое казаков с перекинутыми через седла карабинами.

В распахнутую калитку торопливо вошел казачий вахмистр.

— Эй, ты, подойди сюда, ко мне! — сипло крикнул он.

Вера повернула голову.

— Здесь живет генерал Власов. В чем дело?

— Простите, барышня, но здесь где-то бандит скрылся.

Подошел сторож Кузьмич. Он был в матросской форме, медаль за оборону Порт-Артура сверкала на его груди. Матрос служил на «Орле», отбывал плен с Дубровиным в Северной Японии, последние годы провел у Власова в Токио.

— Ты чего здесь орешь, вахлак? — угрожающе спросил он, постукивая деревянной ногой. — Проваливай!

Вахмистр повернул коня, задержался у адресной доски. Из-за ограды донесся его недоумевающий голос:

— Вроде верно… генерал-майора Власова дом. Чуть, станичники, не влипли.

Казаки, настегивая коней, поскакали дальше. Вера вместе с Кузьмичом перенесла раненого в домик, скрытый в густой заросли амурского винограда. Пришла Агния Ильинична. С раненого стащили рубаху, развернули залитое кровью американское знамя, обернутое вокруг тела.

Красногвардеец был ранен навылет в грудную клетку.

— Умрет парнишка, легкое пулей прорвало…

Кузьмич перекрестился. Агния Ильинична стала делать перевязку.

— Военком приказал… А ну, гад, сунься… а ну, еще… — выкрикивал в бреду раненый. — Ой, мама, ты моя мама!

— Совсем мальчик! — прошептала Агния Ильинична.

— Трофей следует сберечь, — деловито сказал Кузьмич. Он плотно скатал знамя, поманил Веру пальцем.

Они прошли в глубь сада, к дуплистой липе.

— Вот здесь, Николавна!.. Не забудь. Трофей особенный, не зря мальчишка жизнью рисковал.

Тяжело грохоча коваными колесами по мостовой, потянулись артиллерийские упряжки. Мерцая палашами, ехали японские кавалеристы. С развернутыми знаменами шли белогвардейские полки в новеньких английских шинелях. Гарцевали на конях бородатые калмыковцы. В белоснежных чалмах двигались колониальные французские войска.

ГЛАВА 27

Костров, одетый в купеческую поддевку, шел через порт. Гремели выкатываемые с кораблей орудия. По железным трапам грохотали солдатские башмаки. Отрывистые, как удары хлыста, раздавались слова команды.

Шестидюймовое орудие медленно кренилось, сползая одним колесом с трапа. Вот-вот сорвется и исчезнет в море.

Усталые, разомлевшие от жары японские солдаты безуспешно пытались водворить пушку на место. Она дюйм за дюймом кренилась к воде.

Улицы, спускавшиеся к бухте, заполняли ломовые извозчики, грузчики, деповские рабочие.

— И куда их, мурашей, столько нагнали? Зима скоро, как мухи передохнут. Ишь, вояки! Орудию на берег вытягнуть не могут, — раздумчиво произнес кто-то мощным басом.

Костров оглянулся. Позади него стоял огромный человек с огненно-рыжей бородищей по самый пояс, с гривой таких же волос на голове, с добродушными глазами. Живот великана был туго перетянут кушаком. Ветер раздувал плисовые штаны. Расстегнутый ворот парусиновой рубахи открывал толстую шею и грудь, дочерна прожженную солнцем, заросшую курчавыми волосами. Широченные плечи возвышались над толпой на целую четверть.