Таежный бурелом - Страница 36

Лодку качнуло. Крупная белуга ударила хвостом по воде.

Наташа ахнула.

— Струхнула? — засмеялся Костров. — На Амуре еще и не таких зверей увидишь.

Смеркалось. Из-за хребта потянуло прохладой. Облака густели, сбивались в черные тучи. Желтый всколыхнувшийся Амур засеребрился чешуйчатой рябью.

Костров поднял парус. Лодка, словно конь от удара хлыстом, рванулась вперед. Большая птица камнем упала в воду и быстро взмыла вверх. В когтях трепетала рыба.

— Непогода будет, — определил Костров, оглядывая из-под ладони тускнеющие дали.

Птица снова появилась и снова скрылась в расщелине скалы с большой рыбой.

— Запас делает, видишь, снова рыбу закогтила, — объяснял Костров. — В просторечии эта птица рыбаком называется. Народ приметил: если рыбак начинает хватать рыбу — будет затяжная непогода. Придется заночевать.

Ветер крепнул. Лодка зарывалась носом в воду. Костров, налегая на рулевое весло, направил лодку к невидимому в тумане берегу.

В речной излучине, на берегу которой теснились исполинские сосны, они пристали к берегу. Запылавший в расщелине скалы костер пригрел Наташу, и она уснула. Костров долго прислушивался к посвисту шторма, но сон сломил и его.

…Через два дня за мысом показались купола церквей. Донесся гул пароходов. Бесконечной вереницей потянулись причалы и цейхгаузы. Воздух был насыщен запахом гниющей рыбы.

Николаевск-на-Амуре прилепился у заросших хвойным лесом обрывистых хребтов. Сто сажен — и дремучая, непролазная чаща еловой тайги. Все в этом городишке — и дома, и лодки, и чахлая зелень — пропитано запахом рыбы. По тихим улицам бродили редкие прохожие. В лужах, подернутых плесенью, рылись свиньи. Сонная одурь глядела из окон приземистых домиков, лепившихся один к другому по склонам сопок.

Костров вытащил лодку на берег, и они пошли улицей. Перед глазами знакомые места. На пригорке собор, за собором винокуренный завод, а дальше — здание каторжной тюрьмы.

— Узнаешь? — спросил Костров. — Два раза ты с мамой была здесь.

— Узнаю. Кажется, совсем недавно это было… — не сводя глаз с тюрьмы, тихо сказала Наташа.

Улица взбежала на взгорок. На площади, около здания Совета, стояли несколько моряков.

— К товарищу Шадрину? На второй этаж.

Наташа присела на скамейку. Костров поднялся на второй этаж. Он знал одного Шадрина еще по зерентуйской каторжной тюрьме. Не без волнения открыл двери. Тот ли это Шадрин? У большой карты стоял рослый, плечистый мужчина. На стук он повернулся и, широко улыбаясь, шагнул навстречу.

— Богдан? Получил твою телеграмму — и сон потерял, все гадал, ты ли это.

— И я думал…

Они поцеловались по русскому обычаю, сели рядом.

— А я в Донбасс писал, молчат. Ведь ты когда-то уголек рубал?

— Было дело! С прапрадедов шахтеры. Рассказывай, Родион, как дела.

— Тяжело: ни денег, ни хлеба. Спасибо Суханову за оружие, а то хоть волком вой. Сейчас человек пятьсот вооружили, обучаю военной мудрости. Кончили банду Орленко, поджали хвост казачки.

— Правильно! Ты ведь и раньше, Родион, увлекался, кажется, военным делом? И книги вот…

— Без этого нам, большевикам, нельзя. Почитываю. — Шадрин указал на стол, заваленный книгами. — Суханов снабжает.

Костров взял книгу Кинайо о русско-японской войне.

— Вникаешь в тактику и стратегию японских армий и дипломатов?

— Умная книга! Кинайо — главнокомандующий сухопутными и морскими силами Японии. Есть чему поучиться. Крепко у них и военная разведка поставлена.

Они испытующе посмотрели друг другу в глаза.

— Ты хорошо знаешь Суханова? — спросил Костров.

— Костю? Как тебя. Орел! Не смотри, что молод, в царской тюрьме ковался. Только здоровьем слаб. Чахотка.

— Жаль. Ну, а как ты с немцем воевал?

— После побега из Зерентуя мне в комитете хорошие документы сфабриковали, по ним попал в Петроградское военное училище. Последнее время эскадроном командовал. Два «Георгия» схватил.

— Заместитель у тебя надежен?

— Вполне. Большевик из матросов.

— Вот и отлично. Собирайся в дорогу. Большевику-офицеру надо быть в армии. Во Владивостоке серьезные события назревают, придется обороняться.

— Что ж, я не возражаю.

Ночью Костров, Наташа и Шадрин спустились к причалу. Военный катер пограничной охраны направился во Владивосток.

ГЛАВА 17

Окраина Владивостока — Миллионка. Здесь ютились постоялые дворы, харчевни, опиокурильни, трактиры, всевозможные притоны. Полиция редко заглядывала сюда, опасаясь внезапного удара ножом в спину.

Днем здесь царили тишина и покой. На затасканных кошмах, лениво позевывая, сидели постоянные обитатели окраины. Контрабандисты в синих кофтах с коралловыми пуговицами и в черных шелковых шапочках сговаривались с купцами. В тенистых углах резались в карты и кости.

Но как только гасли лучи заката и ночь окутывала Владивосток, окраина оживала.

В глухом лабиринте переулков Миллионки притаился неприметный трактир с бумажным фонариком перед дверью. В зале с низким потолком шумно. У буфета на старой, разбитой шарманке полунагая девица наигрывала «На сопках Маньчжурии». Ей вторили пьяные голоса. Табачный дым сизой тучей плыл над столиками. Слышались крики и споры на всех языках. Здесь были и русские белогвардейцы, и китайские спиртоносы, и японские контрабандисты, и корейские перебежчики, и монгольские монахи, и тибетские купцы, и американские матросы. Они вместе с гейшами и проститутками хлестали водку, тянули из трубок опиум.