Таежный бурелом - Страница 2

Чем ближе продвигался Тихон на юг к родной Уссури, тем пышнее и ярче цвела тайга. Весна обгоняла одинокого путника.

Луговой ковер, по которому шагал Тихон, был покрыт пунцовыми маками, алыми огоньками и лиловыми ирисами. Деревья, перевитые лианами, плотной стеной подступали к дороге. Прогретая солнцем чаща обжигала лицо горячим дыханием, дурманила пряными ароматами.

Тропа незаметно перешла в дорогу, запетляла по лесистому склону над крутым обрывом. Внизу пенилась бурная Даубихэ. На галечных отмелях громоздились толстенные, в три обхвата, липы. Отсюда Тихон с отцом сплавлял лес к слиянию речек Даубихэ и Улахэ, а потом гнал его в плотах по Уссури к Амуру. А вот и ключ Медвежий. Где-то здесь у Ожогиных старое зимовье. Места знакомые, каждая тропка хожена-перехожена.

Все неторопливее брел Тихон, захмелевший от вида родных мест, от весенних запахов.

У вросшей в землю часовенки снова расположился на отдых. На приступке лежало несколько листиков табаку, три куска сахару, коробок спичек и трубка. Тихон к ним присоединил и свое подношение: медную копейку, кусок вяленого мяса. Это была дань божеству уссурийской тайги, властителю гор, духу рек и озер — всесильному господину тигру. В этих краях тигр считался священным животным, убивали его только при самозащите.

Огромный кедр, свалившийся от старости, лежал поперек тропы. Тихон стал его обходить и вдруг остановился, замер, не смея верить себе. Женьшень! Вот это действительно счастье! Люди годами бродят по тайге в поисках этого неприметного с виду растения, глубоко уходящего в землю разветвленным корнем, а он набрел на него невзначай.

Выкопал драгоценный корень, похожий на куколку, прикинул на ладони: золотников сорок, не то и больше потянет. Удачный денек!

Завернул корень в платок и пошел, забираясь в глубь уссурийской тайги. Заметил отпечатки копыт пятнистого оленя, а чуть поодаль — свежую лежку тигрицы. Еще выпрямлялись примятые былинки. Тихон взял на изготовку винтовку, поднялся на гору. Вложив два пальца в рот, засвистел. Это для порядка: пусть властитель гор знает свое место.

Внизу змеилась бурная речка. На берегу — солонцы. Соль белой порошей проступила на поверхность земли. Изрытая копытами земля зачерствела, как дубленая кожа. На песчаной косе стоял матерый лось. В стороне бродила лосиха с лосенком. Среди стволов осины мелькали ее светло-коричневые бока и седоватая подпалина на обвислом вымени.

Лось почуял человека. Крупная голова с ветвистыми рогами оторвалась от воды. Тихон поднял винтовку. Через прорезь прицела виднелся большой, кроткий, агатовый глаз. Зверь стоял как завороженный, с губы падали в реку капли.

Бежали секунды. Медленно давил палец на спусковой крючок. И неожиданно для себя, повинуясь какому-то внутреннему чувству, Тихон резко опустил винтовку. Опустил — и сам удивился: узнают односельчане, засмеют. Зверь, словно поняв, что опасность ему больше не грозит, успокоился, склонился к воде.

На рассвете Тихон вышел к Уссури. Река широко разлилась. Торчали верхушки затопленных деревьев, над водой виднелось несколько крыш, будто плоты на приколе. По одной из них метался золотисто-рыжий петух. На трубе примостился жалобно мяукающий кот. Над ними чертили бесконечные круги быстрые стрижи. В пене между крышами вертелись щепки, солома, какое-то тряпье, а дальше, на стремнине, плыли бревна, кружился в водовороте стог сена.

Задернутая предутренней дымкой, на крутом берегу раскинулась казачья станица Раздолье. Глухо доносились рожок пастуха, мычание коров, блеяние овец. Все знакомое, родное…

Лодки не было видно, на берегу — ни души. Пришлось ждать. Только в полдень удалось ему поймать оторвавшуюся от причала и плывшую по течению лодку.

Полноводная Уссури капризна, норовиста: чуть оплошаешь — посудина перевернется. Гимнастерка взмокла от пота, липла к лопаткам. В охотку работа Тихону, поотвык от крестьянской жизни. Плечи наливались силой, вода под ударами весел кипела, лодка стремительно неслась к берегу. Переплыв реку, он прикрутил лодку к бревну и пошел в станицу.

У околицы Тихона окружили босоногие, чумазые ребятишки, с любопытством разглядывали, ожидая, к какой избе свернет вооруженный солдат.

Станица делилась на, две половины: Верховскую и Понизовую. В Верховской — дома добротные, срубленные из кондовой лиственницы, под железом. В садах — черемуха, рябины. Огороды простирались до заливных лугов. Зеленели поля знаменитой амурской пшеницы. Во дворах мычал сытый скот, пригнанный пастухами с пастбищ. Здесь безраздельно властвовал станичный атаман Селиверст Жуков, казак крепкий, прижимистый и оборотистый. Его слово — закон, по нему равнялись состоятельные хозяева. Это коренные жители Раздолья, потомки первозасельцев. Их прадеды пришли с первыми казачьими отрядами, захватили лучшие земли. После того как появились на Уссури крестьяне — переселенцы, их хозяйства стали пухнуть на дешевом батрацком труде.

В Понизовой — беднота, батраки и зверобои из переселенцев. Пашни, как заплаты, лепились по склонам гор, на приусадебной земельке — каменистой и суглинистой — с добрым возом сена не развернешься. Тут и скот похуже, и лошаденки помельче, и дома наспех рублены. Понизовские пахали, сеяли, косили и молотили хлеба верховских. Тут верховодил суровый, неподкупный старик — Сафрон Ожогин, с давних пор признанный вожак иногородней бедноты. К его голосу прислушивались, к нему шли за советом.

Был воскресный день. Парни играли в городки. Как и всегда, за одной чертой — верховские, за другой — понизовские. Победа клонилась на сторону верховских.