Таежный бурелом - Страница 16

За перевалом гора полого спускалась в распадок. Лайка, трусившая за лошадью, вспугнула филина. Тот с фырканьем взлетел на сук лиственницы и, свесив шею, стал дразнить пса. Пес кружился вокруг дерева, взлаивал, царапал когтями ствол, а филин, вращая янтарными глазами, щелкал клювом, словно посмеивался.

Сценка эта отвлекла Федота от его мыслей. Стал думать о другом. Вспомнилось письмо из Владивостока. Тихон писал о военно-полевом суде, об Октябрьском восстании, о встрече с Сухановым, об организации Красной гвардии. Теперь он работал в порту грузчиком и командовал красногвардейским отрядом.

— Образовала парня тюрьма, прозрел, — сам с собой рассуждал Федот. — Командиром стал, вот оно что.

Хорошая зависть к другу проснулась в сердце. Как ему там ни тяжело, вдали от родного дома, а нашел свою дорогу дружок. Обрадуется и дядя Сафрон, когда узнает о письме. Хороший старик, без его помощи он, Федот, сгинул бы, как затравленный волк.

Жуковы все сделали для того, чтобы лишить своего бывшего батрака средств к существованию; богатые мужики только злобно косились на него, когда он заговаривал о работе, не удостаивая его ответом. Жуковы подозревают его в поджоге своих амбаров. Правда, Селиверст обсчитал его при расчете, но амбаров Федот не поджигал и вообще в тот день не был в Раздолье. Но как докажешь свою невиновность? Да и Федот считал, что так им, живоглотам, и надо.

Федот слез с лошади, подтянул подпругу. Жеребец запрядал ушами, тревожно заржал. Сев на лошадь, Федот приподнялся на стременах. Где-то в стороне под лапой зверя треснул сук. Послышалось рычание, под сильным ударом свалилась сушина. Захлебнулась в злобном лае собака. Лошадь всхрапнула, шарахнулась в сторону. Подбирая круче повод, Федот сжал шенкеля, сорвал из-за плеча винтовку. Конь, танцуя на задних ногах, пятился в чащу.

Между деревьями показалась оскаленная морда матерого медведя-шатуна. Лайка кинулась на зверя. Клочьями полетела шерсть. Медвежьи глаза налились мутью. Зверь направился было к человеку, но собака вырвала из его паха шерсть вместе с мясом. Медведь взревел и сел на ляжки.

Федот скатился с седла, поспешно накинул повод на сук. Сбросил полушубок, набросил лошади на голову.

Медведь топтался на месте, стараясь зацепить лапой юркую собачонку.

Раздался выстрел. Зверь, преследуемый лайкой, неуклюже подкидывая вислый зад, бросился в чащу. Вбежал на бугорок, обогнул густой кедр и, зарываясь носом в мох, перевернулся через голову.

Федот выстрелил еще раз, прислонил винтовку к сосне. Попробовал жало ножа на ногте большого пальца и подошел к распростертой туше. Ткнул ногой, сказал:

— Жирен! Отъелся Михайло, оттого и неповоротлив. Пудиков тридцать с гаком будет. Лежал бы себе в берлоге, сосал лапу, нет, пошел шляться.

Пес изнемог в трудной борьбе. Он припал к земле, хватал пастью снег. Федот потрепал его пушистый загривок. Пес лизнул горячим языком руку хозяина.

Вдруг из чащи вылетела крупная медведица и, поднявшись во весь рост, пошла с оскаленной пастью на охотника. Видно, запах крови привлек ее сюда.

Федот проворно вскочил, сжав в руке нож, быстро шагнул зверю навстречу. Собрав силы, пес прыгнул, острыми клыками впился в медвежью шею. Зверь затряс головой, пытаясь освободиться от собаки. Охотник изловчился, с маху всадил нож под левую лопатку. Медведица споткнулась, медленно осела на землю. В агонии она подгребала под себя землю когтистой лапой. Из левой половины груди сочилась густая, почти черная кровь.

Разгоревшийся Федот сбросил шапку, снегом смыл с лица медвежью кровь. Вытер нож о жухлую траву и пригоршнями начал пить горячую кровь зверя.

Передохнув, освежевал зверей, разделал туши, распялил шкуры между стволами деревьев. Сделал сруб, спрятал мясо, придавил камнями, чтобы не растащила волчья стая.

Стемнело. Федот расседлал лошадь, распалил костер и растянулся у огня на подстилке из пихтовых веток.

В полдень следующего дня он приехал в Черемшанку. В прокопченном зимовье никого не было. Ожогины охотились. Вернулись они поздно вечером усталые. Сели за стол. Молча хлебали сваренную Федотом похлебку из медвежьего мяса.

Сафрон Абакумович перечитывал письмо сына, радостью светились его глаза. Не зря он поверил сыну: не уронил Тиша голову в грязь, не опозорил его седины. Поднаторел сынок среди мастеровых, правильной дорогой идет, не ошибся, в запряжке не упустил вожжей.

— Старуха-то как там? — спросил он Федота, пряча за пазуху письмо.

— Козырем тетка Агафья ходит… А казаки о Тихоне проведали, лютуют.

— Пусть лютуют. Я на что дубистый и то чуть петлей себе шею не захлестнул, как Селиверст про оказию из полевого суда сказал.

Федот сдвинул брови.

— Правильно Тихон пишет. Становить надо нашу власть, дядю Сафрона в председатели, а Жуковым — по шапке.

Никита поднялся, вытер жирные усы, хмуро возразил:

— Больно верткий. Так тебя и послухали. Без крови власть не уступят…

Федот прошелся по зимовью. После короткого молчания подтолкнул локтем Никиту.

— Охотник, а крови боишься?

— Не звериная, ведь людская кровь, не вода.

Федот обрушил кулак на стол.

— Ишь, добряк выискался! А если бы Тихона не спас георгиевский крест, из него, думаешь, при расстреле водица потекла, а-а? Долго будем вот так, сложа руки, ждать, пока нам шеи свернут? Действовать надо! Вот закончим охоту, заверну ералаш, не возрадуются казачишки.

Никита усмехнулся.

— Горяч, Федот, как необъезженный жеребец. Не играй с когтем медведя, не хватай волка голой рукой за хвост.