Таежный бурелом - Страница 103

103

— Слушаю, Михей Кириллович.

Дед Михей стал рассказывать о лазаретных делах, о нуждах, о раненых. Он семенил мелкими шажками, подстраиваясь под крупный, размашистый шаг Шадрина.

— Пчелок вот маловато, сладкого к чаю нечего давать. Молока, спиртишку и всяких там лекарственных снадобиев, мы, сударь, расстарались, а вот пчелок нет. Ведь ульи воровать не будешь, они трудовые, крестьянские…

Шадрин побарабанил пальцами по футляру бинокля:

— Монетный двор, Михей Кириллович, во Владивостоке. Как дойдем, так начнем червонцы ковать.

— Во-во, так я и думал, в бедности, значит, сударь, пребываете, — согласился Михей. — Ну что ж, с нищего, говорят, взятки гладки. Наше-то дело плакаться, а ваше — беречь, чтоб ни одной палки в хозяйстве не пропало. Береженая копейка патрон родит.

Михей, ступая по пыльной дороге босыми ногами, продолжал свое:

— Без пчелок зарез. И к чаю ранний медок хорош, да и в жале пчелы, сударь, яд не простой, сила в ём страшенная, ни один микроб не выдерживает. Вот оно, какое есть народное средство.

Забрав в горсть бороду, Михей торопливо досказывал:

— В древние времена, сударь, солдаты брали с собой мазь из пчелиного яда. В летописях вычитал: помажет той мазью рану, рана-то, глядишь, и зарубцуется.

Шадрин вынул из полевой сумки клочок бумаги, что-то написал огрызком карандаша.

— На вот, Михей Кириллович, начальник обозной службы выдаст тебе два куска ситцу. Сменяешь на пчел.

— О! — обрадовался Михей. — Это нам сгодится.

У развилки дорог они попрощались. Шадрин миновал овраг, на дне которого вилась небольшая речушка, въехал в густой низкорослый лесок.

Здесь его поджидал Кожов.

Вид у молодого командира был серьезный, торжественный. Он четко отвечал на вопросы командующего, в резерве которого состоял дивизион.

Горе, плескавшееся в груди Шадрина, чуть унялось. Он оглядывал тачанки и отлично подобранных коней, нетерпеливо роющих землю подковами на острых шипах.

— От таких Антанте не поздоровится! — восклицал Шадрин, переходя от тачанки к тачанке.

Храня на энергичном лице суровую почтительность, Кожов неотступно следовал за ним.

У коновязи под раскидистым дубом Кожов остановился.

— Я приказал не брать этого коня.

Ездовой, молодой парень из хабаровских пожарных, недоверчиво поглядел на Кожова.

— Хороший конь…

— Я не спрашиваю какой…

— Слушаюсь, — отозвался ездовой. — Найдем другого из заводных. Только прошу объяснить мне, я не понимаю, товарищ командир, вашего приказания.

Кожов подошел к коню, поднял ногу.

— Гляди на копыто. Копыто у этого коня светлое, непрочное, легко ломается, — чеканно роняя слова, объяснил Кожов, — а наш путь до Владивостока тяжел, не всегда перековать можно будет. Твердое темное копыто нужно нашей коннице.

У одной из тачанок они снова задержались. Кожов вызвал ездового Афоню Байбора, только что прибывшего с передовой.

— Ты куда собрался? К теще?

Байбор переминался с ноги на ногу под суровым взглядом командира.

— Воевать приказано…

— Тогда смени чеку и колесо, на острый шип перекуй коня.

Кожов проверил крепления дышла, обстукал ободья колес, укоризненно качнул головой. Байбор пренебрежительно дернул плечом.

— Всю жизнь на конях…

— Знаю. Поэтому тебе и твоим товарищам такое доверие, — требовательно заметил Кожов. — Скорость тачанки в атаке будет поболе скорости курьерского поезда.

Подошедшие пулеметчик Вася Шило и его помощник Данило Чуль недоверчиво усмехнулись.

— Вы крестьяне, — продолжал Кожов, — и понимаете, что будет с возом, если лопнет чека или посыпятся спицы. — Он выдернул деревянную чеку, бросил под ноги ездовому. — А плохо кованный конь на скаку оскользнет — погибла и упряжка и пулемет.

— Оно, пожалуй, того, — мрачновато согласился медлительный Афоня Байбор.

Шадрин отошел к шалашу командира.

— Садись, Кожов! — сказал он, раскидывая карту. — Отани хочет разрезать линию фронта вот здесь. Рассчитывает бить нас по частям…

— Опоздал князь.

— Немного опоздал, но не забывай, что у него большой перевес в силах… В ночь выйдешь по оврагу и расположишься в Кизяевской балке.

— Дорога плохая, выдохнутся кони.

— В овраге — плохая, а дальше елани.

— Овраг-то и гибель моя. Грязища по брюхо.

— Что ж предлагаешь?

— Предлагаю в обход, через перевал.

Кожов смотрел на командующего такими глазами, словно речь шла о его жизни — эти глаза требовали и ждали ответа.

Шадрин понял: бережет коней молодой командир.

— Действуй. Сейчас вышли разведку, постарайся узнать, где находится дивизия генерала Оои… Вот боевой приказ.

— Слушаюсь.

Шадринский аргамак скрылся за лесом. Горнист проиграл поход. Дивизион тачанок выступил на позицию.

ГЛАВА 24

Вместе с донесением на страницах тома Байрона содержалось письмо Дубровину от дочери Веры.

Дубровин часто отрывался от деловых бумаг, вытаскивал расшифрованный текст письма, с тревогой перечитывал скупые строчки. Конечно, не все так хорошо, как пишет Вера. Между строк он читал грусть и томительное ожидание, но радовало, что дочь и жена выстояли, сохранили присутствие духа.

Не в силах сдержаться, он вышел из штаба.

Утро разгоралось. Багряная заря окрашивала небо. Ветерок колыхал густые шапки кедров и, словно запутавшись в их густой хвое, притихал.

Война, смерть многих испытанных друзей, великий гнев — все отошло в эти минуты на задний план. Дубровин вышел на проселочную дорогу, несмотря на ранний час запруженную обозами, людьми, орудиями. Навстречу попался белобрысый мальчишка. Военком подхватил его на руки, посадил на плечо.

103